Обопрёшься о стол.
И останется штоф не заверчен.
Опускаются руки. Потом
опускаются веки и вечер.
Вечер в тихих гостях,
где однажды, осенней порою,
нас гусиный косяк
не по-детски с тобою накроет.

В этой дикой земле,
в этом липком ордынском суглинке,
мы забыты картохой в золе,
где однажды нам радость сулили,
где солила слеза
небо, рваную рану заката.
Забывай. Отрезай.
Стопка горькая в пальцах зажата.

Изразцово сверкать
мытым окнам в оставленном доме.
Но Рубцова строка
никому не припомнится, кроме
пары-тройки седых,
недобитых, угрюмых эстетов...
На клеёнке следы
жизни, что проскочили экстерном.